2. Эволюционно-биологическое содержание «Феномена человека».

Эволюция у Тейяра неизменно на первом плане, а ее значение подчеркивается с предельной заостренностью. Приведем хотя бы лишь один из десятков гимнов, сложенных Тейяром в ознаменование универсальности эволюционного метода: «Что такое эволюция - теория, система, гипотеза?.. Нет, нечто гораздо большее, чем все это: она - основное условие, которому должны отныне подчиняться и удовлетворять все теории, гипотезы, системы, если они хотят быть разумными и истинными. Свет, озаряющий все факты, кривая, в которой должны сомкнуться все линии, - вот что такое эволюция» (с. 177).

В этой интонации ощущается что-то от неоромантизма начала XX в., в духе Бремона, учителя Тейяра; что-то от символики «света» и «путеводной звезды» рождественских гимнов; но также и нечто от иллюзий классической науки прошлого столетия, заново открывшего прогресс и нередко видевшего в нем панацею и даже абсолют.

Пожалуй, более настойчиво, чем кто-либо еще, Тейяр подчеркивает, что эволюция не ограничена рамками живой природы, что «начиная со своих самых отдаленных образований, материя выступает перед нами в процессе развития» (с. 51). Впрочем, применительно к добиологическим уровням тейяровская концепция часто недостаточно конкретизирована и не вполне продумана. Так, он готов допустить, что в микромире развитие ограничивается возникновением атомов и элементарных частиц «внезапно» и «раз и навсегда» (с. 51-52) ¹.

¹ Альтернативу этому взгляду и обоснованное распространение принципа эволюции на микромир см. в работе: И. С. Алексеев. Две концепции развития и вопрос об эволюции микроструктур.-В кн.: Научно-техническая конференция, посвященная В. И. Ленину. Новосибирск, 1966, с. 116-120.

На противоположном конце эволюционной лестницы, в социальных структурах, Тейяр также не видит реальной закономерности движения, хотя и по поводу этого уровня он высказывает ценные соображения с футурологическим оттенком, например, о преодолении индивидуализма (см. разд. 4 настоящей статьи). Но наиболее конструктивная часть тейяровского учения о развитии-это та, которая связана с биологическим уровнем и его трансформацией в «феномен человека».

Свою борьбу за эволюционизм Тейяр начал, как мы упоминали, с двадцатых годов, выступив с резкой отповедью анатому Л. Виаллетону, собравшему воедино все доводы против эволюционного учения, чтобы, опровергнув его, обосновать биологию на принципе творения. ²

² L. Vialleton. Membres et ceintures de vertebres tetrapodes. Critique morphologique du transformisme. Paris, 1924.

Свою антикритику Тейяр связал с первой формулировкой «трансформистского парадокса», который сыграл впоследствии важную методологическую роль в «Феномене человека» как средство для устранения ряда трудностей, возникающих перед эволюционной теорией.

Эти трудности, подчеркиваемые противниками эволюции с самого момента ее обоснования Дарвином, заключаются в частой невозможности указать конкретного предка той или иной группы и возникают в особенности там, где приходится иметь дело с мощными и уже сложившимися филогенетическими стволами или, точнее, с современными и отчасти с ископаемыми «срезами» этих стволов, например, с млекопитающими, насекомыми, цветковыми растениями. Истоки этих групп теряются в неизвестности. Креационисты не раз прибегали к подобным примерам, доказывая, что отдельные таксоны (например, у Виаллетона: различные отряды позвоночных ³) возникли независимо друг от друга, поскольку не смыкаются в своих истоках.

³ Ibid., p. 671.

Тейяр опроверг этот довод, исходя из того, что «в любой области, когда вокруг нас начинает чуть пробиваться что-то действительно новое, мы его не замечаем по той простой причине, что нам надо было бы видеть его расцвет в будущем, чтобы заметить его в самом начале... Где первые прялки, первые колесницы и первые очаги? Где (уже) первые модели автомобилей, самолетов, киноаппаратов?» (с. 105); применительно к биологии действует тот же принцип: «По природе нет ничего более деликатного и мимолетного, чем начало. До тех пор пока зоологическая группа молода... ее составляют относительно немного индивидов, и они быстро изменяются... Как же действует время на эту слабую зону? Неизбежно уничтожая то, что от нее остается» (там же).

Начало любого таксона, столь важное для понимания его становления, в то же время есть нечто наиболее ускользающее хотя бы в силу своей уникальности. Возникнув, каждый таксон, каждый вообще объект, материя в целом подчиняется «великому закону усложнения». В строгом соответствии с увеличением физической сложности идет рост сознания:

физик или микробиолог еще могут ограничиться в своем анализе одной «внешней стороной вещей», зоолог или тем более антрополог уже не могут игнорировать «внутренний мир» своего объекта.

Соотношение этого мира с внешним обрисовано у Тейяра сходно с идеей Спинозы (Этика, II, 14) о том, что осознание объектов душой тем богаче, «чем в большее число различных состояний может приходить ее тело», т. е. чем оно сложнее. Отличие тейяровской концепции от спинозовской связано с тем, что Тейяр пытается разъяснить свои образы «внутреннего» и «внешнего» через понятия радиальной и тангенциальной энергии (см. в следующем разделе) и тем, что у Спинозы увеличение сложности происходит в индивидуальном развитии или при переходе от рассмотрения одного тела (организма) к другому, а у Тейяра-в эволюционных рядах. В начале какого-либо из них сознание может и вообще отсутствовать как таковое, присутствуя лишь в виде потенции, которой суждено проявиться когда-то. В этом смысле сама Земля есть зародыш, несущий пред жизнь. Такой подход, отражающий аристотелевскую и средневековую трактовку акта и потенции, позволяет Тейяру не делать из дуализма «внешнего» и «внутреннего» крайних выводов, подобных заключению Спинозы о повсеместном присутствии мышления в его актуальной форме. Само же соответствие оппозиций «внешнее – внутреннее» у Тейяра и «протяженность - мышление» у Спинозы является столь же важным фактом сходства между взглядами обоих мыслителей, как и вводимая ими обоими связь между материальной сложностью и прогрессом психики. В ряде формулировок Тейяр прямо подчеркивает примат «внешнего»: так, в связи с вопросом о геометрической прогрессии, в которой растет усложнение от одноклеточных к многоклеточным, он делает вывод о том, что сознание, восприятие тем высокоразвитее, чем сложнее лежащая в его основе материальная структура. В конкретных примерах Тейяр обычно начинает рассмотрение с внешнего, то есть с наблюдаемого строения организма, с уровня сложности данной материальной системы, и лишь затем переходит к соответствующей этому уровню ступени психизма ¹.

¹ В. И. Назаров в книге «Финализм в современном эволюционном учении» обосновал вывод о том, что тейяровский «великий закон усложнения» в существенных чертах «напоминает... закон градации Ламарка» и «автоматического ортогенеза» Берга. Но подчеркнем главное: вопреки догмату божественного творения органическая эволюция выступает в концепции Тейяра как «естественно-исторический процесс усложнения материи» (М., 1984, с. 207). Отметим, однако, что иногда, в особенности в разделе «Подъем сознания», Тейяр допускает (с сомнением) правомерность психоламаркизма, позиции которого во французской науке первой половины нашего столетия были очень сильны. Только с учетом этой ситуации можно понять неоднократное упоминание Тейяром дарвинизма и ламаркизма как равноправных или его отказ обсуждать вопрос «о передаваемости или непередаваемости приобретенных признаков» (с. 138).

Еще одним важным моментом сходства между Тейяром и Спинозой служит то, что у обоих в единое понятие собраны все формы мышления, сознания, восприятия, даже ощущения, с тем чтобы их совокупность была сопоставима со столь обширными определениями, как «протяженность» (у Спинозы) или «внешняя сторона вещей» (у Тейяра).

Для того чтобы оценить важность этого последнего момента в комплексе тейяровских воззрений на проблему генезиса психики, необходимо сопоставить их с догадкой Д. Дидро о «способности ощущения как всеобщем свойстве материи или продукте ее организованности», хотя Тейяр предпочитает вместо организованности говорить о сложности: а также возможностью (допущенной, как известно, В. И. Лениным со ссылкой на догадку Дидро и аналогичные ей гипотезы Э. Геккеля и Л. Моргана) не только для высших, но и для низших, исходных уровней организованности материи «... предполагать существование способности, сходной с ощущением» ¹.

¹ В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т.18, с. 30-40.

В одно время с Тейяром и независимо от него идею эвентуального обнаружения во всей Вселенной рудиментарных мысли и жизни сформулировал английский биолог-материалист Дж. Б. С. Холдейн, опиравшийся на «Диалектику природы» Ф. Энгельса, первый английский перевод которой вышел в 1940 г. под редакцией Холдейна. Знакомство с работами Холдейна послужило для Тейяра долгожданным подтверждением того, что выстраданная им в его изгнании идея преджизни, идея укорененности субъективного в самой толще материи по крайней мере «не абсурдна».

В одной из рецензий на «Феномен человека» не без основания отмечался панпсихизм некоторых недостаточно продуманных тейяровских формулировок и в то же время подчеркивалось ядро его воззрений на «преджизнь» и «психогенез», которое заключается в «попытке решить вопрос о возникновении человека и сознания, опираясь на гипотезу, выдвинутую в свое время, прежде всего во Франции, лучшими представителями естествознания и материалистической философии. Эта преемственность в воззрениях Тейяра прогрессивных традиций французской общественной мысли раскрывает одну из причин успеха его учения в нынешней Франции» ².

² А. И. Голота. Указ, соч., с. 171.

Безусловно, преемственность работ Тейяра с идеями Дидро, Вольтера и других энциклопедистов, а через них и с воззрениями Спинозы и вообще ранних просветителей XVII столетия должна быть отмечена, в частности, применительно и к вопросам, затрагивающим сферу эволюционной биологии. Эта преемственность касается, помимо перечисленных аспектов, также и взгляда Тейяра на целостность (о ней «никогда не дадут понятия ни анализ, ни сочетание элементарных сил» ¹), восходящего к представлениям Декарта и Паскаля о неделимости субстанции.

¹ Р. Teilhard de Chardin. Le paradoxe transformiste, p.76.

Но тейяровская эволюционная экология не избежала и воздействия интуитивизма и других иррационалистических тенденций его времени. Дж. Хаксли, один из создателей синтетической теории эволюции, заметил, что Тейяр, изучив в 1912 г. «Творческую эволюцию» Бергсона, «вдохновился этой книгой в направлении более глубокого интереса к имеющим общее значение фактам и теориям эволюции» ².

² Julian Huxley. Introduction. - In: P. Teilhard de Chardin. The phenomenon of man. N. Y., 1965, 2 ed., p. 22.

Однако трудно согласиться, чтобы этим исчерпывалось влияние Бергсона на эволюционизм; понятия длительности, жизненного порыва, отчасти интуиции и другие категории бергсоновского идеализма были также им ассимилированы.

Не случаен тот факт, что единственное место в «Феномене человека», где говорится об «элементах сознания» как о лежащих в основе «элементов материи», утверждает в то же время параллелизм развития тех и других в длительности (duree), а не во времени: речь здесь идет о существующей якобы возможности в длительности как чисто субъективном времени проследить эволюцию в обратном направлении, вплоть до некоего первичного спектра сознания, «нижние границы которого теряются во мраке» (с, 59). Здесь бергсонианское влияние очевидно. Но тут же, когда Тейяр обращается к вопросу о переходе от одноклеточных к многоклеточным, он приходит к выводу о первичности материального субстрата по сравнению с сознанием. Здесь, как и во многих других случаях, здравый смысл естествоиспытателя одерживает верх. Но в теологизированном эпилоге «Феномена» первостепенную роль получает бергсонианский «жизненный порыв»: «В порыве (l'elan) осуществляющем и поддерживающем свое поступательное движение, эта восходящая стрела биогенеза по самой своей сути заключает в себе сознание своего актуального отношения к духовному и трансцендентному Полюсу всеобщей конвергенции... Не в этом ли именно и состоит христианский феномен, возникающий в самой сердцевине феномена социального?» ³.

³ P. Teilhard de Chardin. Oeuvres, t. 1, p.332.

Однако здесь и в других аналогичных рассуждениях, где Тейяр использует «порыв» и прочие бергсоновские категории, он остается чужд ключевому для Бергсона подходу к биологическим явлениям с помощью интуиции. Для осмысления биолого-эволюционных данных и в то же время в попытках дать им приемлемое или хотя бы нейтральное (что ему редко удается), с точки зрения теолога, истолкование Тейяр из арсенала приемов идеалистической и даже интуитивистской философии выбирает по возможности более рационалистические, в чем нельзя не видеть влияния пройденной им школы естественнонаучного мышления.

Аналогичным образом из возможных позиций по вопросу о появлении жизни на Земле (самозарождение из предбиологических органических соединений; перенос из мирового пространства; формирование в результате некоего иррационального фактора, хотя бы того же «жизненного порыва», т.е. в сущности творение) Тейяр избрал первую, наиболее рациональную и наиболее совместимую с материалистическими принципами.

Притом он избрал эту позицию вопреки сильной в то время во Франции тенденции толковать результаты знаменитых опытов Пастера в его полемике с Пуше в том смысле, что самозарождение вообще невозможно. Если оно не происходит сейчас, то, по мнению Тейяра, это отнюдь не исключает, что в геологическом прошлом были условия для самозарождения хотя бы как явления уникального, но без всякого постороннего или сверхъестественного вмешательства. Больше того, эта уникальность служит для Тейяра исходным пунктом для развития всего монофилетического аспекта его натурфилософии: «в сущности, лучшее доказательство того, что жизнь только однажды появилась на Земле,- это, как мне кажется, глубокое структурное единство древа жизни» (с. 88). Вполне допускает он и возможность искусственного создания жизни «химиками в лаборатории».

Принцип монофилии не получает у Тейяра сколько-нибудь достаточного обоснования на популяционном и микроэволюционном уровне. Его тема: макро - и мегаэволюция, область, полная чрезвычайно трудных конкретно-научных, методологических и философских проблем, нередко не поддающихся решению с помощью традиционного сочетания экспериментальных методов и синтетической теории. В этом отношении, при всех неудачах Тейяра в борьбе с этими трудностями; при всей подчас старомодности его подхода, не затронутого ни поднявшейся в его время молекулярной биологией, ни математической экологией и т. д.; при донкихотстве его попытки создать натурфилософию XX века; при всем этом, без его книги в современной литературе по мегаэволюции не хватало бы чего-то очень существенного. Не в последнюю очередь это связано с его стихийно монофилетическим подходом, включающим полифилию как подчиненный момент, поскольку он признает наличие ряда взаимодействующих эволюционных стволов внутри одного и того же биота. Иногда Тейяра причисляют к сторонникам полифилетизма как учения о множественном возникновении одних и тех же таксономических групп, например человека. Однако если Тейяр и допускает взаимодействие и гибридизацию различных подвидов, рас и т. д. древних людей, поскольку все они образуют один «биот», то он сознает и тот факт, что действительно полифилетичный, из неродственных групп возникший, таксон будет сборной группой, а не таксоном. В итоге он отрицает не монофилию, но только ее утрированное понимание в виде моногении, учения о возникновении группы от одной особи или пары особей. «Жизнь только однажды появилась на Земле», но появилась не в одной геометрической точке. Затем «клеточная революция» тоже была «критической и уникальной», но и эта «одиночная пульсация» состояла в возникновении клеток, клетки как таковой, но отнюдь не единственной клетки. В случае же с проблемой происхождения человека отрицание Тейяром моногении увеличило список его ересей. Папа Пий XII в 1950 г. в энциклике «Humani Generis» признал допустимой только моногению, поскольку иначе приходится сделать вывод о том, что никогда не было «первородного греха» Адама и Евы. Тейяр фактически и сделал этот вывод еще в двадцатые годы. «Феномен человека» в данном плане представляет собой некоторое отступление, потому что Тейяр все же признает здесь возможность моногении, хотя бы как «ускользающего от науки» праначала; есть у него намеки и на то, что «плюральность» человеческих душ есть лишь иллюзия, т. е. все они могли присутствовать [в] некоей единой мировой душе (с. 40). Однако в целом Тейяр, отвергнув креационизм, очевидно, не испытывает и большой нужды в оправдании догмата первородного греха, долженствующего объяснить зло в мире: у него свое понимание зла, теснейшим образом связанное с его эволюционной концепцией. Зло, по Тейяру, это, прежде всего человеческое страдание, но оно есть необходимый для человеческого рода стимул к совершенствованию; затем, зло-это разобщенность, постепенно преодолеваемая всем механизмом эволюции, вплоть до будущих стадий человеческого развития. Это преодоление совершается через страдание. То, что Тейяр говорит о «дыбе становления», о «гибели во множестве» и об эволюции как «волочильне для индивида» (с. 98), напоминает муку, Qual, которую клал в основу природы Яков Беме. И как у Беме Qual, внутренняя расколотость, переходит в качественную сторону (Qualitat), в «живость и деятельность», так у Тейяра зло, заключенное в страданиях отдельных живых существ, ложится в основу эволюции или жизни в целом как добра и высшей ценности и реальности: «жизнь более реальна, чем жизни».

Внесение оценочного момента в процесс развертывания эволюционных потенций, начиная от ранних стадий и до высших (человеческой, социальной, ноосферной) фаз, представляет собой в тейяровской схеме спорное и в то же время важное место. Неоднократно отмечалось, что при выделении в качестве основного ствола эволюции того ее направления, которое привело к человеку, остальные филы теряют свой самостоятельный характер. Между тем такое выделение играет опорную роль в тейяровской схеме: этот ствол служит стержневой линией, ведущей к ноосфере. Последнее понятие введено Тейяром в 1925 г.¹ под влиянием идей В. И. Вернадского, с которыми Тейяр был хорошо знаком ².

¹ См. историю термина «ноосфера» в работе: М.-Ch. Reckers. Ze vocabulaire de Teilhurd de Chardin. Les elements grecs, «Lravaux du centre de lexicologie Francaise», 1968, № 1, p. 63.

² И. В. Кузнецов. Естествознание, философия и становление ноосферы.-В кн:: В. И. Вернадский. Размышления натуралиста.М., 1977, с. 163.

Критерием для выделения этой стержневой линии служит то, что Дж. Дана, на которого Тейяр, впрочем, не ссылается, столетием ранее назвал «энцефалозом» ³и что сам Тейяр называет цефализацией: это возрастающее усложнение нервной системы, и прежде всего головного мозга.

³ J. D. Dana. Crustacea. Vol. 2. Philadelphia, 1855, p. 1295.

Чрезмерно подчеркивая роль единственной стержневой линии в эволюции, Тейяр в итоге обедняет реальное многообразие филогенеза, рано разбившегося на линии эукариот и прокариот, далее растений и животных и т. д. Вне поля зрения Тейяра остается (если не считать случайно оброненных замечаний о насекомоядных растениях, в которых Тейяр усматривает некий намек на цефализацию) вся вообще эволюция растений, не говоря уже о грибах, выделяемых сейчас нередко в отдельное царство. О минералах, «преджизни» или низших позвоночных он говорит только потому, что нашел им место в своей схеме цефализации в качестве ее «цоколя». Направленность тейяровской эволюции, на первый взгляд вытекающая из материала, при ближайшем рассмотрении оказывается результатом тщательного подбора данных.

Но мы были бы неправы, если бы на этом основании полностью отвергли также и выделяемую ретроспективно направленность эволюции. Несомненно, что «человеческий» ствол эволюции хотя бы по своим результатам чрезвычайно специфичен. Понятие целенаправленности применительно как к индивидуальному, так и филогенетическому развитию сохраняет в биологии свое относительное значение. Маркс писал, что заслуга Дарвина состоит в том, что он не просто опроверг телеологию, «но и эмпирически объяснил ее рациональный смысл» ¹.

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т.30, с. 475.

Энгельс также подчеркивал, что правомерно бывает применять (но без навязывания природе сознательных действий) понятие «... такой цели, которая не привносится в природу намеренно действующим сторонним элементом, например, мудростью провидения, а заложена в необходимости самого предмета» ².

² Там же, т. 20, с. 67.

На симпозиуме, проведенном в Московском университете и посвященном столетию со времени написания Энгельсом работы «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека», получил обоснование и признание тезис о «магистрализации» эволюции жизни на Земле и даже материи во Вселенной: иными словами, о выделении во всеобщей эволюции вещества и жизни ряда ароморфозов (прогрессивных усложнений), ведущих к формированию единой магистрали космического развития. Гоминизация обеспечивает окончательную победу магистрализации ³.

³ Биологические предпосылки гоминизации (материалы к симпозиуму). М., «Наука», 1976.

В своем фактическом признании магистрализации Тейяр был прав; но он был неправ, рисуя ее как нечто данное, а не заданное. Само выделение стержневой линии в дочеловеческой эволюции есть результат активного человеческого познания; эволюция же «сапиентного» человека, в том числе социальная, есть уже совершенно иной уровень магистрализации. Как в индивидуальном, так и в социальном плане на этом уровне встает и решается вопрос о том, «чем человек может стать, то есть может ли человек стать господином собственной судьбы»⁴: вопрос, не разрешимый средствами естественнонаучного и философского аппарата, каковым располагал Тейяр (см. следующий раздел).

⁴ А. Грамши. Избранные произведения. Т. 3. М., 1959, с. 43.

Тейяровский ортогенез нельзя отождествлять с различными видами «выведения» эволюции из имманентного или внешнего для живой природы целесообразно действующего фактора. Термины «порыв», «конвергенция» и т. д. Тейяр привлекает в качестве описывающих результат процесса. Его концепция в данном отношении ближе всего подходит к телеономии, определяемой ⁵ как признание в живой природе целенаправленности, возникающей под действием эмпирически распознаваемых причин.

⁵ С. Pittenringh. Adaptation, natural selection and behavior.-In: «Behavior and evolution». New Haven, 1958, p. 390-416.

Однако в числе этих последних Тейяр склонен допустить и ламаркистские: этому допущению способствует предвзятый, как мы видели, взгляд на ориентацию филогенеза. В свою очередь, то же допущение, наряду с охотно употребляемыми Тейяром панпсихистскими формулировками, открывает дорогу в признаваемый Тейяром набор эмпирических факторов эволюции (таких, как мутация, генетический дрейф, наследование, отбор в популяциях) действительно «стороннему элементу»: радиальной энергии.

Парадокс заключается в том, что, рассуждая об эволюции под действием этого фактора (на котором мы остановимся в следующем разделе), Тейяр каждый раз заходит в тупик («на нынешнем уровне знаний нечего и думать о выражении механизма эволюции в этой интерьеризированной «радиальной» форме» с. 128) и ищет из него выход с помощью более трезвых обобщений и, прежде всего закона перехода количества в качество, хотя сам он и не употребляет этого обозначения: «жизнь, постольку, поскольку она представляет собой направленный процесс, может идти все далее по своей первоначальной линии лишь при том условии, если в определенный момент испытывает какую-то глубокую перестройку. Это обязательный закон. Никакая величина в мире... не может возрастать без того, чтобы достичь какой-то критической точки, прийти к какому-то изменению состояния. Попробуем ускорить движение тела до скорости света - из-за чрезмерной массы оно становится бесконечно инертным. Попробуем его нагревать, оно плавится, а затем испаряется. И так же обстоит дело со всеми известными физическими свойствами. До тех пор пока эволюция представлялась нам лишь как простое движение к сложному, мы могли полагать, что она бесконечно развивается, будучи похожей сама на себя... Теперь же, когда под исторически возрастающим переплетением форм и органов перед нами обнаруживается не только количественное, но и качественное необратимое увеличение мозга (и тем самым сознания), ... неизбежно ожидается событие нового порядка» (с. 128-129).

Последовательным было бы признание, что подобного рода качественные сдвиги, многочисленными примерами которых наполнена книга Тейяра, выражают закономерность, не опосредуемую какими-либо (лишь удваивающими ее) нематериальными факторами. Тейяр не делает этого важного шага. Однако это не умаляет ценности свидетельств об универсальности перехода количества в качество, найденных им (и осознанных как таковые) применительно как к физическому, начиная с релятивистской механики, так и к биологическому уровню. Тейяр показывает, что после того, как этот переход совершился на уровне физиологоанатомических субстратов, он находит далее свое выражение и на психологическом уровне. Тейяр говорит об усложнении и росте «мозга и тем самым сознания» и о «невероятном потрясении сфер жизни» и сознания в итоге незначительного (если сопоставить его со всем разнообразием морфологических типов центральной нервной системы) анатомического сдвига от мозга обезьяны к мозгу человека.

Об отношении Тейяра к проблеме появления новых свойств в ходе развития, в том числе биологического, следует сказать еще несколько слов также потому, то это отношение лишний раз подтверждает несправедливость бросаемых иногда Тейяру упреков в отрицании нового в мировом процессе.

Основанием для этих упреков служат неосторожные утверждения самого Тейяра, отчасти обязанные его философской непрофессиональности, отчасти же имеющие более глубокую причину: ограниченность позиции стихийной диалектики и естественноисторического материализма, выше которой Тейяр не поднимается в конструируемых им теоретико-эволюционных схемах.

Опровергая бергсонианский тезис о биологическом развитии как творении «из ничего», появлении абсолютно нового, он способен удариться в противоположную крайность и написать, будто «ничто в мире не может вдруг объявиться в конце,... если оно незаметно не присутствовало в начале. Если бы органическое не начало существовать на Земле с первого возможного момента, то оно так никогда бы и не возникло» (с. 68). Будучи последовательно проведенным, это рассуждение упразднило бы всякое развитие и, в частности, саму эволюционную схему Тейяра. Однако от утверждений об отсутствии нового Тейяр переходит к тезисам о наличии в биологическом развитии таких коренным образом преобразующих его фаз, как «клеточная революция» (появление клеточной формы, фазы жизни), «великая революция» формирования человеческой психики с многими ее качественно новыми особенностями («и все это впервые») и т. д. В связи с этими фазами Тейяр неоднократно подчеркивает единство в них дискретности и непрерывности, говорит о «перерыве непрерывности».

Страницы, посвященные Тейяром данной стороне эволюции, невольно заставляют вспомнить анализ проблемы «прерывность-непрерывность» у представителей московской философско-математической школы конца XIX-начала XX в.: Н. В. Бугаева, П. А. Некрасова, П. А. Алексеева и др. Они стремились преодолеть одностороннее увлечение моментом непрерывности, связываемое ими с влиянием раннеэволюционной концепции Ж.-Л. Бюффона и идей математического анализа. Этому увлечению, выразившемуся, в частности, в постулировании непрерывных переходов там, где их могло и не быть (отсюда, в частности, упорное в течение XVIII-XIX вв. стремление найти в полипах и губках «переход» от многоклеточных животных к многоклеточным растениям), ученые московской философско-математической школы противопоставляли данные теории чисел, учения о мутациях и других получивших к началу XX в. развитие «дискреционистских» направлений. Этому противопоставлению, развитому Н. В. Бугаевым ¹ и его сторонниками в виде особой дисциплины (аритмологии или эволюционной монадологии), у Тейяра соответствует противопоставление двух подходов в рамках биологии, онтогенетического и филетического.

¹ В брошюре «Математика и научно-философское мировоззрение» (Киев, 1898) он отнес к «дискреционистским» также учение об атомном строении, кристаллографию и клеточную теорию: примеры, которые в сходном смысле находим и у Тейяра. Особенно близки к принципам «Феномена человека» те работы Бугаева, где, как в статье «Основы эволюционной монадологии», он пытается дать аритмологии эволюционную интерпретацию («Вопросы философии и психологии», 1893, кн. 17, с. 1-19).

Тейяру принадлежит важное в теоретико-биологическом отношении наблюдение, что второй из этих подходов отличается преимущественным выдвижением на первый план момента дискретности.

Если ограничиться здесь материалом «Феномена человека», надо привести следующее «аритмологическое» рассуждение Тейяра: «Рассматривая онтогенез человека, мы можем и не обратить внимания на то, в какой момент можно сказать, что новорожденный достигает разумного состояния, становится мыслящим. Ведь от яйца до взрослого здесь непрерывный ряд состояний, следующий друг за другом у одного и того же индивида. Какое значение имеет место разрыва или даже само его наличие?

Совсем другое дело в случае филетического эмбриогенеза, где каждая стадия, каждое состояние представлены различными существами. Здесь совершенно невозможно (по крайней мере при наших нынешних методах мышления) уйти от проблемы прерывности» (с. 142-143).

Совпадение идей Тейяра и аритмологической школы, простирающееся вплоть до терминологического выражения («тангенциальная» сила или, у Тейяра, энергия) заметно и в сходном в обоих случаях стремлении разложить прогресс на две составляющие: центростремительную (у Тейяра «радиальную») и тангенциальную. Согласно московским аритмологам, движение «центра тяжести» развивающейся системы следует траектории, имеющей две составляющие: «I) центростремительную, прогрессивно ведущую прямо к цели и 2) тангенциальную, которая отклоняет путь в сторону. Попятное движение происходит тогда, когда центростремительная сила оказывается отрицательной» ¹.

¹ П. А. Алексеев. Московская философско-математическая школа и ее основатели. «Математический сборник», М., 1904, т. 25, с. 146.

Последний случай, однако, Тейяром не предусмотрен, у него радиальная энергия всегда положительна, поскольку регресс вообще с трудом вписывается в его прогрессистскую схему. Идея гармонии противоположностей, предлагаемая вместо их борьбы, например, в цитированной выше брошюре Н. В. Бугаева, также не чужда Тейяру. Наконец, идее П. А. Некрасова о «гносеологической» функции государства, об организации науки как о жизненно важном ответвлении структуры власти, не менее важны, чем законодательная, судебная и т. д. власть ² соответствует прогноз Тейяра, что «в один прекрасный день человечество признает, что его первая функция - это проникать, интеллектуально объединять, улавливать, чтобы еще больше понять и покорить окружающие его силы, и тогда для него минует опасность столкнуться с внешним пределом своего развития» (с. 222).

² Там же, с. 154.

В то же время и у Тейяра, и у П. А. Некрасова отсутствуют анализ и понимание социальных перемен и путей, ведущих к реализации общественной «гносеологической функции», а это превращает всю цель в утопию.

Намеченный нами здесь пунктирно параллелизм идей аритмологии и тейяровской филетической прерывности, безусловно, заслуживает дальнейшего изучения, тем более, что идея дискретности, как выясняется, весьма актуальна и для изучения ископаемых гоминид, их орудий, приемов локомоции, образа жизни ³.

³ В. П. Якимов. Черты прерывности в эволюции человека. «Доклады сов. делегации на IX Междунар. конгрессе антропологических и этнографических наук», 1973, № 100, с. 1-16.

Здесь же мы должны еще раз подчеркнуть, что если Тейяр местами и абсолютизирует в своих формулировках сторону непрерывности и преемственности в эволюции, то это происходит не из-за того, что он вообще упускает из виду сторону дискретности. Эту абсолютизацию следует рассматривать скорее всего как следствие того факта, что хотя весь материал Тейяра свидетельствует о творческом (и прерывно-непрерывном, а отнюдь не только дискретном) характере филогенетических процессов, и хотя он принимает это свидетельство, но не желает его интерпретировать в смысле «творческой» эволюции Бергсона, представлявшей для Тейяра периода написания «Феномена человека» уже пройденный этап.

Тейяр, видимо, не был знаком с работами Н. И. Вавилова, но самостоятельно пришел к соображениям, сходным с его законом гомологических рядов. На примере сумчатых и южноамериканских плацентарных млекопитающих Тейяр проследил единообразие выражения сходной, но не тождественной наследственной основы при попадании ее носителей в условия, благоприятствующие ее развертыванию в некоторую целостность – «биот». Термин не совсем удачен, поскольку может быть смешан с «биотой» как совокупностью флоры и фауны, но введенное Тейяром понятие биота как «мутовочной группировки, элементы которой не только родственны по рождению, но и, кроме того, поддерживают и взаимно дополняют друг друга в борьбе за существование и распространение» (с. 107), ценно для понимания конкретного хода эволюции. Если рассматривать биот как максимальную по объему группировку, для которой сохраняют силу перечисленные в определении моменты (Тейяр не говорит о максимальности, но она явствует из приводимых им примеров), то он оказывается реальным субстратом ряда важнейших с точки зрения дарвинистской филогенетической концепции свойств. Сама трактовка «взаимной поддержки в борьбе за существование» как особенности биота синтезирует оба полярно противоположные типа взаимоотношений между организмами, возникающие в эволюционном процессе: борьбу и взаимопомощь.

Рассмотрение биота как целостности позволяет Тейяру распространить принцип гомологичности и на любопытную группировку, развитие которой шло до известной степени параллельно с антропогенезом, а именно, на лемуров и близких к ним долгопятов. При этом обнаруживается некоторое рациональное зерно в забытой ныне гипотезе Ф. Вуд-Джонса о филогенетической близости человека к долгопяту. Лемуры, имея сходные унаследованные от «насекомоядной» стадии эволюционные тенденции с приматами, по какой-то причине (экологические условия?) не развили такого, как те, мощного эволюционного древа, но также проявили тенденцию к выделению «центральной субмутовки особенно цефализированных форм». Отсюда внешнее «странное сходство» долгопята с людьми по пропорциям тела, строению конечностей и т. п. Момент единообразия, гомологичности (даже у не слишком близких «кровно» форм) Тейяр выдвигал против тех сторонников синтетической теории эволюции, которые, как Дж. Симпсон, иногда ограничивали свой кругозор одной лишь стороной расхождения, диверсификации форм ¹.

¹ Р. Teilhard de Chardin. Une defense de l'orthogenese: a propos des figures de speciation. En: «Problemes actuels de paleontologie.» Paris, 1956. p. 109-113.

Несмотря на отдельные ошибки в частностях, сам призыв к целостному восприятию группировок «биотов» представляется положительной стороной эволюционно-биологических построений Тейяра, в особенности на современном этапе, когда специализация, анализ и внимание к одним лишь деталям нередко угрожают затмить более интегральные и синтетические аспекты биологии.

Вклад Тейяра в учение о биосфере также связан с представлениями о ней как о биоте, в конечном счете монофилетическом, появившемся в итоге одной «пульсации». Судьбы этого биота равно существенным образом отражены в обеих частях названия «био-сфера»: это жизненная оболочка Земли и это сфера, которая не отпускает свои компоненты далеко вверх, вниз (вглубь) или в сторону от себя.

Сочетание кольцевого и поступательного движения во «вздымающуюся спираль» и картина биосферы как сферы (в пространстве) и в то же время как спирали (в пространстве-времени) образно выражает для Тейяра сущность его эволюционных представлений ¹.

¹ Н. А. Садовский. Философско-религиозное учение П. Тейяра де Шардена и современная идеологическая борьба.-В кн.: «О закономерностях перехода от социализма к коммунизму». Душанбе, 1967, с. 211.

Развив в систематической форме учение о перерастании биосферы в ноосферу, Тейяр дал один из первых образцов построения интегрального учения о ноосфере как дисциплины, которую впоследствии М. М. Камшилов назвал ноогеникой, а польские биосферологи созологией и которая получает сейчас важное прикладное значение в деле решения глобальных проблем экологии и демографии.

Ноогеническая проблематика у Тейяра относится собственно уже не столько к эволюционно-биологической, сколько к философской части его творчества, также как и предвосхищенные им в связи с этой проблематикой системно-структурные идеи: выделение в «материи как целостности» трех ее моментов-системы, целого и кванта; неоднократное обращение к вопросу об уровнях, к проблемам глобального развития, единого и многого, структурных механизмов коммуникации; борьба с редукционизмом в различных его проявлениях.

Между биологической и философско-социальной проблематикой «Феномена человека» имеется разрыв, объясняемый рядом причин. История человечества представляет собой объект, не поддающийся изучению с позиций стихийно присущего Тейяру естественнонаучного материализма; в то же время попытки Тейяра истолковать общественную жизнь как ускорившийся вариант биологического процесса не могли дать ничего конкретного. В этом пункте наглядно сказалась ограниченность методологии Тейяра. Справедливо подчеркивалось, что именно вследствие этого в тейяровской «грандиозной картине развития мира от элементарных частиц до единомыслящего человечества и богочеловечества... отсутствует исторический период развития человечества от неолита до наших дней. От описания периода палеолита П. Тейяр переходит к описанию предполагаемого человечества через миллион лет. Он упоминает о социальных катаклизмах нашего времени, о классовой борьбе, но не как о движущей силе исторического развития, а как об отклонении и препятствии на пути единения человечества. Он горячо возмущается гонкой вооружений, отвлекающей громадные материальные ресурсы, но совершенно не в состоянии найти этому феномену какого-либо научного объяснения» ².

² Там же, с. 213-214.

Философия Тейяра - это, прежде всего философия природы, продолжающая традиции натурфилософии, этой исторически наиболее ранней из форм философии вообще. В то же время и точка зрения Тейяра по общественным вопросам в ряде случаев представляет интерес как позиция искреннего гуманиста-естествоиспытателя, своими силами нащупывающего средства для лечения конфликтов и язв современного мира.